Плаванье к Небесному Кремлю 1. Ангел из радуги

Первая гавань, которую я помню, тихая и теплая. Мне меньше трех лет, и мы живем в Кривоколенном переулке в двухэтажном доме, который стоит там и до сих пор. Это – белая детская кроватка с пологом, похожим на парус, из соседней комнаты доносятся звуки рояля и мама поет.

Воду – проливной теплый дождик – я помню очень рано. Перед подъездом дома, в котором мы жили, большая лужа. Папа раздевает меня и совершенно голенькую ставит в эту лужу под дождь. В неописуемом восторге я прыгаю в луже и громко кричу, как маленький звереныш, а брызги воды разлетаются во все стороны. Время от времени я поглядываю вверх, на окно второго этажа, в котором стоят папа и мама и хохочут, глядя на уморительную картину.

Вот кухня того же дома. Я сижу у няни на коленях, и она поет: «Среди лесов дремучих разбойнички идут, в своих руках могучих товарища несут». У няни был хороший голос, и она много пела. Я рыдаю над разбойничком, которого несут, с таким отчаянием, с такой пронзительной жалостью и протестом, что в кухню вбегают испуганные родители. Эта способность к сопереживанию была у меня, видимо, изначально.

Вот еще одно из важных и странных ранних воспоминании. Вероятно, это уже 1918 год, потому что вся наша семья – папа, мама, няня и я – большую часть времени проводит на кухне. В квартире холодно, и вечером папа кутает меня в одеяло и завязывает его тесемочками. Я всегда была очень подвижной и все разбрасывала, поэтому одеяло приходилось завязывать, чтобы ночью я не раскрывалась. Папа несет меня по коридору в дальнюю комнату. Это детская. Он укладывает меня в постельку с пологом и уходит. Долго сидеть с ребенком перед сном у нас не полагалось. Обычно меня просто укладывали и уходили. А у меня, как это ни странно, – бессонница. И вот я лежу в кроватке под белым пологом. В углу висит икона Божьей Матери. Семья наша не была агрессивно атеистической, просто далекой от религии. Папа был ученым, отошедшим, как многие в то время, от веры. Мама считала, что, конечно, «что-то там есть», но можно об этом и не думать. Няня тоже всерьез никогда со мной о Боге не говорила, может быть, только отвечала на какие-то детские вопросы. Именно поэтому мое воспоминание странно.

Так вот, папа, уложив меня в кроватку с белым пологом и сеточкой, ушел. Я не сплю. Мне хорошо и тепло, но одеялу – холодно! И я мучаюсь: как быть? Потом я догадываюсь, что полог закрывает одеяло, поэтому одеялу тепло. Но пологу холодно! Потом я решаю, что полог ведь закрыт потолком, потолок – крышей. Но крыше холодно! Я не могу спать, я не могу жить – крыше холодно! И наконец мне приходит в голову все разрешающая мысль: все, все укрыто Святым Духом. И я, счастливая, засыпаю.

Откуда пришли эти слова? Много лет спустя я рассказала об этом переживании Даниилу, и оно так его поразило, что вошло в роман «Странники ночи», где нечто подобное происходит с одним из персонажей.

За окном кухни, о которой я уже говорила, цветет груша. Это было большое дерево, потому что вершина его доходила до второго этажа. Конечно, цвела она весной, но память и детство имеют свои законы, и я помню эту грушу как бы всегда цветущей. И цветущие деревья, именно большие цветущие деревья, имеют какую-то особенную власть надо мной.

По-видимому, три года – особый возраст для ребенка. В душе как будто зарождаются крохотные жемчужинки – зернышки основных черт личности. Удивительной особенностью души ребенка является бесконечная доверчивость. Слова, сказанные взрослыми, не подвергаются сомнению.

Вот два эпизода из жизни в Кривоколенном переулке.

Я сижу все в той же кухне и с упоением раскрашиваю контурные картинки – рисунки лошадей в книжке. У нас живет мамин младший брат, дядя Жоржик. Увидев плоды моих «вдохновенных трудов», он смеется: «Ну что это такое! Розовых и зеленых лошадей не бывает». Мама, заметив мою растерянность, подходит и спокойно говорит: «Ляля права, в Англии лошадей красят». Не помню до какого, но вполне серьезного возраста я была твердо уверена, что в Англии красят лошадей.

А вот второй случай. У нас в доме стояла маленькая статуэтка – папа сидит в глубоком кресле, положив ногу на ногу. К сожалению, статуэтка – работа папиного друга – была гипсовая, и уже тогда одна нога у нее отбилась. Конечно, я спрашивала няню, где нога. Нянин ответ: «Папа был на войне, ногу ему оторвало, а потом она отросла» – убедил меня настолько, что уже в школе я, захлебываясь, спорила и доказывала, что ноги отрастают, ссылаясь на ту статуэтку.

А вот и первая встреча с обманом.

Тогда же я страшно хотела ребенка – не куклу, а живого маленького ребеночка. «Откуда берутся дети?» – «Их покупают у цыган». И вот однажды на Чистых прудах, где мы всегда гуляли, появились цыгане. В Москве их всегда было много. Я тут же отправилась в табор и заявила, что мне нужен ребенок. Няня была рядом и, видимо, обо всем успела цыган предупредить. Те ответили: «Ладно. Нет сейчас ничего хорошего, завтра мы тебе принесем ребеночка». Назавтра я опять побежала к ним, сказала: «День добрый», и та же сцена повторилась. И так каждый день я неслась на Чистые пруды в надежде, что вернусь с маленьким ребеночком. И вот однажды мы пришли – а цыган нет. Это была первая встреча с обманом в моей жизни!

Дом в Кривоколенном переулке стоит до сих пор, и мне всегда тепло и радостно проходить там. Он стоит в глубине небольшого двора, а на домике, выходящем в переулок, установлена мемориальная доска – профиль поэта Веневитинова. В этом доме А. С.Пушкин читал «Бориса Годунова». Смеясь, мне говорили, что мой профиль напоминает Веневитинова, и много было шуток на эту тему, только гораздо позже.

В той же милой первой гавани произошло мое вхождение в мир, навсегда, до слепоты, ставший любимым миром, смыслом и спасением, как и музыка. Она со мной и теперь. Это мир книг. Читать я научилась сама по вывескам. Мы гуляли с няней по Мясницкой, няня была грамотна, а я любопытна. Я спрашивала, что написано на вывесках, и так запоминала буквы. Потом в семье долго потешались над тем, что первыми прочитанными мной словами были газета «Известия», «аптека», которое я выговаривала как «аптэка» (а за мной в шутку и все домашние), и «Чичкин и Бландов» – это был известный молочный магазин на Мясницкой.

Но таким было только начало. Эти забавные слова открыли дверь в дивный мир книг. Читала я много. Больше всего запомнилась толстая книга со многими сказками. То ли вся книга, то ли какая-то часть ее называлась «Детки, птички и зверьки», и внизу каждой страницы шла полоска из маленьких птиц или белок. Книга была замечательно оформлена. Многое я запомнила навсегда, особенно очень красивый рисунок облаков. Позже я иногда старалась вспомнить и повторить эти облака в своих гравюрах. Мир сказок, позже легенд и мифов навсегда стал для меня миром настоящей действительности, в которую можно уходить, чтобы отдохнуть, обрадоваться и понять эту кажущуюся реальность жизни.

Мои братья – родной Юра и сводный Андрей – научились читать так же, как я: сами и очень рано. Вероятно, с таким ранним приобщением к книге связана общая для нас троих забавная черта: мы с детства грамотны, с первых классов школы писали без ошибок, но не имеем никакого понятия о грамматике. Мы не знаем, почему правильно пишем, и нет для меня более таинственного понятия, чем «деепричастие».

Я не была избалованным ребенком – с моей мамой это было невозможно, – но строптивой и неугомонной осталась на всю жизнь. Лучше всех справлялся со мной папа, всегда находивший своеобразный и ненасильственный выход из любого конфликта. Женские черты во мне тоже проявились рано, думаю, как и у всех девочек в мире. Мама очень хорошо шила и себе, и мне. Я однажды устроила ужасный рев по поводу широкого платья на кокетке, тогда как у принцесс в книжке были красивые пояса.

Революцию я помню так: в голубом небе извивается дымовое коричневое кольцо. Оно похоже на змею, вцепившуюся в собственный хвост, и все время меняет очертания. Это – кольцо порохового дыма. Издалека доносятся какие-то глухие звуки. Взрослые говорят: «Стреляют на Кузнецком». В квартире беспорядок. В той самой квартире, где всегда царили мамина почти аскетическая чистота и устроенность. Мы собираемся уезжать в Орловскую губернию. Там, в барском доме в имении Соллогуба, расположенном под Мценском, устроен военный госпиталь, и папу, окончившего медицинский факультет Московского университета, посылают туда начальником госпиталя.

Конечно, трехлетняя девочка не могла понимать тогда, что такое революция, что будет дальше. Но, по-видимому, дети в глубине души видят и понимают нечто, для взрослых непредставимое, потому что я и сейчас вижу эту жуткую коричневую змею, поедающую нечто невидимое, извиваясь в голубом небе, и ощущаю, как что-то замерло в тот момент в детской душе. Теперь я понимаю, что это был образ гибнущей прежней России.

Но мне не хочется отплывать из первой моей милой гавани так тревожно. Поэтому вернусь к своим любимым очень-очень ранним воспоминаниям.

Меня уложили спать. В соседней комнате – это гостиная – звучит рояль и мама поет «Колыбельную» Гречанинова: «Спи, младенец мой прекрасный, баюшки-баю...». Младенец, то есть я, не спит, но раз поется колыбельная, значит, надо спать. И я притворяюсь спящей, чтобы все было, как полагается. Пение кончается, мама входит в мою комнату, садится рядом с кроваткой и говорит мне всякие ласковые слова. Я внимательно слушаю, но мама пропустила то, что мне очень важно: «рыбка, птичка». Притворство мое тут же кончается, я открываю глаза и возмущенно подсказываю: «А рыбка! А птичка!..». Мама ахает: «Да-да, конечно... как же я забыла: рыбка, птичка...». Я опять закрываю глаза и притворяюсь спящей. Так повторялось каждый вечер. Видимо, это было маминой и папиной игрой.

А для меня осталось на всю жизнь: музыка, папа играет на рояле и мама поет...

Еще очень важное воспоминание – мой изумительный сон. Я увидала крылатое существо, имевшее очертания человека, но существо это было из радуги. Утром я в восторге помчалась на кухню с криком: «Я видела фею!» – и принялась рисовать. Но чем больше я рисовала, тем хуже у меня получалось. Более того, образ из сна как бы расплывался и таял. Это была моя первая творческая неудача.

Может быть, я видела своего Ангела? Он и сейчас у меня всегда перед глазами. Но тогда я еще не знала о существовании ангелов, а про фей уже слышала. Дети видят ангелов, это известно. Мой Ангел не имел ничего общего с традиционным рисунком из книжек – прекрасным юношей с птичьими крыльями и в белом одеянии. Он был из радуги. Радуга – символ Святой Софии. Кого же я видела?

Может быть, поэтому я так люблю радугу...

Вперед: 2. Встречным курсом
Назад: Пролог
Начало: Оглавление
 
Сверху Снизу