Даниил Андреев. «Русские боги»
Глава 13. Рух. Симфония о великом Смутном времени

Рух. Симфония о великом Смутном времени 3. «Велги бедный скоморох, горстка пепла...»

        Часть третья

Велги бедный скоморох,
Горстка пепла,
Рыщет, ищет вдоль дорог
Души-дупла:
В кабаке под гам и крик
С бранью райкой,
В сердце праздное проник,
Вьется струйкой;
Льется, в дьявольской алчбе,
С током крови,
Плоть горячую себе
Холит внове.

– Ой, царя Димитрия хранил,
знать,
бес:
Спас уловкой хитрою, укрыл
в яр,
в лес;
Жив, здоров, целехонек, – тучней,
чем
встарь,
Сатанин помазанник, упырь!
бич!
царь!

Скрыл ли бес его меж сов,
Спрятал ли средь чащ его –
Только вышел из лесов
Образ шни гулящего.
Сам забыл вчерашний тать,
Плут без племени,
Как дерзнул вождем он стать
В этой темени;
Сам не знал, пургой гоним –
Кто он, где он,
Только чует, будто с ним
Чей-то демон
Веет вкруг калужских стен,
Кличет вольных –
Рать сметает в его стан
С троп крамольных.

Ох ты, Ох ты,
эх ты, эх ты,
Сын боярского раба,
Судьбокрутень! скоморох ты!
В пальцах беса тарнаба!
Эх ты, эх ты – ах ты, ах ты,
Ух! горлан ватаг и свор!
Царь татар, казаков, шляхты
И дворян – Тушинский вор!

Нечто лютое вошло
В сердце каждое:
Обнажает дно и тло,
Бесит жаждою;
Колобродит напролом
В сонмах душ оно,
И боярство – бить челом
Едет в Тушино.

Что грозишься, Русь-земля,
Волчье зарево,
В щуры смолкшего Кремля
Государева?
Иль под нудный звяк цепей
Жизнь наскучила?
Иль вольней –
взамен царей
Холить чучела?..

Вьюга-матушка! закрой
Даль безлицую:
Вон, сереет кремль второй
Под столицею:
Весь в палатках – город-стан,
Город-марево, –
Там с Мариной атаман –
Бражный царь его.

От дракона, от колосса
Умирающей державы
Тени детищ стоголосных
Рвутся вширь:
Каждый – алчный, многоглавый,
Каждый – хочет, жаждет, нудит
Пить – упав к народной груди,
Как упырь.

– Отпочковываются...
– Отклочковываются...

И все явственней
в тучах восстаний
Эти ядра вихрящейся тьмы,
Все безумней
их схватки, их танец
И мелькание
их бахромы.
И уже не понять: то ли Велга
Грает в небе, черней воронья,
То ль по руслам, широким как Волга,
Льются призраки
небытия;
То ли к нивам земли скудоплодной
С поля Дикого мчит суховей,
То ли
Матери многонародной
Плач
о гибели
сыновей.
Взвыла осень.
Крепчает кручина,
Оторочится сумраком день,
И в поля замигает лучина
Из-под низкого лба деревень.

Ах, сырые поля! дождевые!
Голос баб
на юру:
Это – мать; не поднять головы ей
С трав сырых
ввечеру.
– Уходил ты за Черную Рамень,
Пал от ран –
я жива –
Размозжись о горюч-белый-камень,
Голова!

Ах, сырые поля, дождевые!
Прель и прах...
Горький дух...
Ворот шитый растерзан на вые
Молодух.

– Где могилка твоя неукрашенная,
Далека ли? близка ли?
Сбились с ног ребятеночки наши,
Твое тело искали.
Лег в степи ли потоптанной, помер ли
Под секирой, в тюрьме ли –
Только вышла жена твоя по миру,
Куда очи глядели.

Ах, сырые поля, грозовые поля,
Да полынь, да бурьян, да репей,
Вероломство чарус, да лихая земля
Неумилостивленных
степей!

Ах, сырые поля, дождевые!
Вопли баб...
Хохот баб:
Уж кругом – кудеса вихревые,
Смерд и поп –
дьяк и раб –
То зипун, то юшман, то бродяжья милоть,
Чмур и чад полюбовных забав, –
Кто-то наземь швыряет, внедряется в плоть,
Перегаром лицо одышав.

Вижу мутный разлив половодный,
Слышу древние, лютые сны –
Плач защитницы плоти народной
О погибели
всей страны.
Уж не демону бурной России –
Нет, любому исчадью его
Расточает она огневые
Ласки, жалобы – все существо:
Лишь восполнить страшную убыль,
Лишь народную плоть умножать, –
Отогнать всероссийскую гибель,
Как от детищ – безумная мать!..

Не в Кремле, на царственном ложе –
Но в оврагах, во рву, в грязи,
С незнакомым, злым, мимохожим
Ее скрещиваются
стези.
И уже не поймешь: то ль – в блеске
От костров,
она мчится
в пляс,
То ль – другая, без черт,
лишь
в маске,
Торжествует свой день,
свой час.
В пламенеющих тканях –
в тучах
От развеиваемых
городов,
Две богини борются, муча
Матерей,
и невест,
и вдов.
Две богини – два существа,
А под ними – страна,
Москва.

И последней судорогой воли
Уицраор творит слугу,
Кто б сумел на древнем престоле
Русь поднять
на отпор врагу.

Светлонравен, могуч, дороден,
Мудр и храбр Михаил Скопин:
Ток любви народной восходит
К искупителю древних вин.

Взмах на юг – и рваною мглою
Расточится кромешник Вор;
Взмах на запад – и мощь удалая
Бьет об панцири польских свор...
Богатырь!..
Золотым трезвонам
Всех московских соборов внемль!
Уж гудит хвалой по амвонам
И на стогнах широких
Кремль.

Только – поздно!
Белые пурги
Все укроют
бронею
льда,
Но вовек не вернут демиурги,
Раз отняв уже,
свое ДА.

Стужей, изморосью, в ростепель, росой
Бродит бебенем бездомный да босой,
Слышит смехи в завихрившейся пыли,
Ловит хохоты во рвах из-под земли –
Вот – поймал:
пересвистом,
перегромом
Кычит Велга над судьбой богатыря:
Не спасут его бояре по хоромам,
Ни – святители
в стенах
алтаря!

Пир. Пылающие свечи. Смех и гам.
Мнится – близок упокой
всем врагам.
Лишь боярыня-хозяйка
бледна,
На подносе поднося
ковш вина.
Взор змеиный, а как пава
плывет,
Гостю-витязю,
склонясь,
подает:
– Выпей зелена-вина, сударь-князь! –
И он кубок берет, не хранясь.

Взвыла горькая Москва – сирота.
Плачем плачут города
всей Руси.
В топких улицах
от толп
чернота,
А от Велги чернота
в небеси.
От Успенских святынь
до застав –
Вопль, рыданья,
топот ног,
визг колес;
Царь Василий, перед троном упав,
Рвет кафтан,
задыхаясь от слез.

Не ввели вас ангелы благие
Под святой покров,
Вы, надежда, светочи России,
Скопин-Шуйский! Федор Годунов!
Ибо кубок смерти и бесславья
Осужден был выпить в этот час
Первый Демон Великодержавья,
Перед смертью пестовавший вас.
Там, за гробом,
вам – всё море света,
В жизни ж – яд, петля, да в ближний ров.
Не прибудет помощь Яросвета:
Рок суров.

В круг последнего мытарства,
Всё дымясь, клубясь, горя,
Распадаясь, никнет царство
Всероссийского царя.

Уицраоров подкидыш,
Буйных бесов бедный кум,
Всё ты, Шуйский, черту выдашь,
Бесталанный узкодум!..

День за днем пустей в палатах...
Ветер крышей дребезжит...
С красных век подслеповатых
Сон бежит.
Звездочет, взревев на дыбе,
Видно, злую правду рек:
Знаки звезд вещают гибель,
Близкий мрак...
Адский брег...

Дряхлым ртом, в чаду моленной
Пол целуя, в блеске свеч
Молит царь Судью вселенной
Жизнь сберечь.
Но суров закон созвездий,
Прав их путь,
И железное возмездье
Изменяет вид – не суть:
Да, не казнь. Не смерть. Но скоро
Вступит он на путь ко дну –
В дни, позорней всех позоров,
В польской крепости, в плену.
Как: в плену?!
Да, в плену;
Но и там не снять вину:
Там, коленопреклоненно,
Срам с холопом разделя.
Он приникнет в зале тронной
К белым
пальцам
короля.

В города, в скиты глухие –
Шепот уст:
– Совершилось! Трон России
Пуст.
И еще – страшней всех страхов
И измен:
В башне пыточной, у ляхов
Гермоген.
Патриарх, надежда мира,
Столп Руси...

Господи! От злой секиры
Света-пастыря спаси...

А на воле – ветер, ветер,
А на воле ропщет люд;
Запад, юг, восток и север
Самозванцев новых шлют.
Уж в очах рябит... и тяжко
Явь колышется, как сон:
Царь Ерошка... царь Ивашка...
Тришка... Тишка... Агафон...

В поле дикое
Мчатся, гикая,
Чехардой,
за бесом бес,
Лают оборотни,
Кувыркнулся – и исчез,
Сгинул опрометью;
Сдох один на правеже –
Встречай горшего!
Не орлы уже –
Только коршуны;
Ни добра, ни зла,
Ни отечества,
Не щадят ни ремесла,
Ни купечества...

Орды ханские!
Морды хамские!

Только слышно: – Й-их!! –
В хмельной удали...
То ли Каин в них?
Сам Иуда ли?..

Ржанье конское!
Степь задонская!

С дьяком, смердом, стражником
в гульбе
слив
чернь,
Вьются судьбы страшные,
крутясь,
Как зернь.
В буйные снеговища,
сквозь рев,
всхлип,
плач,
Конники-чудовища
во мгле
мчат
вскачь.
Ветер с ледоходов...
Слеза...
Резь
глаз...
Черти с непогодою
длят
свой
пляс:
Сивой снегокрутицей
шуршат
вдоль
троп,
Черною распутицей
глушат
Галоп.

Хмель туманит головы.
В метель
И в таль
Вскачь!.. Пылают головни...
В кострах
вся
даль...
У костров – шумиголовы.
Вкруг –
ни зги.
– Не ковшами – пригоршнями:
– Пой!
– Режь!
– Жги!

Не понять: ночь? день? вечер ли?..
Что за год? век?.. Из ума
Взмахи битв, бурь, бед
вытерли
Все, что Бог...
что не есть
тьма.

Не персты
рук
в рот
вложены,
Не лихой
встал
вверх
свист:
Сам собой
смерк
свет
в хижинах
И с дубов
пал
в грязь
лист.

Звук крепчал,
рос,
выл
в сумерках,
Как буран,
как
злой
рух,
Как ночной
рог,
вопль
умерших,
И пред ним
луч
звезд
тух.

Трепетал
нимб
свеч
в храмах,
По домам
люд
тряс
зноб;
У кладбищ,
рвов,
пней,
в ямах
Мелкой дрожью
дрожал
гроб.

Так встречал свой конец
смертный
Уицраор – сам раб
тьмы;
Так кричал он –
слепой
жертвой
Сил, которых не зрим
мы.
Раздираем на рой
дымов
Сворой детищ своих,
к тлу
Он низвергся, удел
вынув
Тот, что вечно сужден
Злу.
И толпа его чад
свищущих,
Улюлюкая вновь,
вновь,
Устремилась – пожрать
хищное
Сердце отчее, и пить
кровь.

Так обрушились
врозь
плиты,
Возраставшие семь веков;
Захлестнула Речь Посполита
И Москву,
и ее богов.

И слились – пурговой
Яик,
Волга, Волхов – в один
шквал
Вольниц Велги, ватаг,
шаек,
Где сам дьявол
рать волн
гнал.

А над ними, к небосводу,
Из твердынь былого царства,
Дальним блеском тьму России
С туч надмирных пороша,
Светлой мглою воспаряла,
Чашей света возносилась,
Отрываясь от народа,
Ввысь, Соборная Душа.

Струны смутные звучали,
Струи капали святые,
И, не смея досверкать
До земли,
В поднебесьи меркли, тая:
То ли – плач самой печали,
То ль – прощанье Навны с миром
Там, вдали.

Вперед: 4. «Хмелея – в дни счастья, плача – в разлуку...»
Назад: 2. «Предоставлен демиургом силам собственной гордыни...»
Начало: «Русские боги». Оглавление
 
Райкий – звучный, гулкий.

Тушинский вор – прозвище Лжедмитрия II, данное по месту расположения его лагеря в Тушино.

Чаруса – топкое болото.

Юшман – доспех с кольчужными рукавами.

Чмур – опьянение: угар.

Две богини – здесь: Велга и каросса.

Михаил Скопин – Скопин-Шуйский Михаил Васильевич (1586-1610) – русский государственный и военный деятель: по слухам был отравлен на пиру женой брата царя – Екатериной Скуратовой-Шуйской.

Стогна – площадь, улицы в городе.

Бебень

Гермоген (не позже 1530-1612) – патриарх: польские интервенты уморили его в тюрьме голодом.

Шумиголова – буйный крикун и орала, шумила.

Соборная Душа – Навна. см. РМ.
 
Сверху Снизу